Любимая поэзия 

Приходить к тебе,
чтоб снова
просто вслушиваться в голос
и сидеть на стуле, сгорбясь,
и не говорить ни слова.
Приходить,
стучаться в двери,
замирая, ждать ответа...
Если ты узнаешь это,
то, наверное, не поверишь,
то, наверно, захохочешь,
скажешь:
"Это ж глупо очень..."
Скажешь:
"Тоже мне -
влюблённый!" -
и посмотришь удивлённо,
и не усидишь на месте.
Будет смех звенеть рекою...
Ну и ладно.
Ну и смейся.
Я люблю тебя
такою.

Роберт Рождественский

Сегодня – день рождения И. Бродского.

М. Б.

Я обнял эти плечи и взглянул
на то, что оказалось за спиною,
и увидал, что выдвинутый стул
сливался с освещенною стеною.
Был в лампочке повышенный накал,
невыгодный для мебели истертой,
и потому диван в углу сверкал
коричневою кожей, словно желтой.
Стол пустовал. Поблескивал паркет.
Темнела печка. В раме запыленной
застыл пейзаж. И лишь один буфет
казался мне тогда одушевленным.

Но мотылек по комнате кружил,
и он мой взгляд с недвижимости сдвинул.
И если призрак здесь когда-то жил,
то он покинул этот дом. Покинул.

Код:

Хотя б во сне давай увидимся с тобой. Пусть хоть во сне        твой голос зазвучит... В окно —        не то дождем,               не то крупой с утра заладило. И вот стучит, стучит... Как ты необходима мне теперь! Увидеть бы. Запомнить все подряд... За стенкою о чём-то говорят. Не слышу.        Но, наверно,— о тебе!.. Наверное,       я у тебя в долгу, любовь, наверно, плохо берегу: хочу услышать голос —                   не могу! Лицо пытаюсь вспомнить —                   не могу!.. ...Давай увидимся с тобой хотя б во сне! Ты только скажешь, как ты там.                            И всё. И я проснусь. И легче станет мне... Наверно, завтра          почта принесет письмо твое. А что мне делать с ним? Ты слышишь? Ты должна понять меня — хоть авиа,        хоть самым скоростным, а все равно пройдет четыре дня. Четыре дня! А что за эти дни случилось —           разве в письмах я прочту?! Как эхо от грозы, придут они... Давай увидимся с тобой —                   я очень жду — хотя б во сне! А то я не стерплю, в ночь выбегу      без шапки,           без пальто... Увидимся давай с тобой,                     а то... А то тебя сильней я полюблю.

Роберт Рождественский

Я - женщина!
Я – женщина и значит я актриса!
Во мне сто лиц и тысяча ролей.
Я – женщина и значит я царица!
Возлюбленная всех земных царей.
Я – женщина и значит я рабыня,
Познавшая солёный вкус обид.
Я – женщина и значит я пустыня,
Которая тебя испепелит!
Я – женщина, сильна я поневоле!
Но знаешь даже если жизнь – борьба,
Я – женщина! Я слабая до боли.
Я – женщина и значит я - судьба.
Я – женщина! Я просто вспышка страсти.
Но мой удел – терпение и труд.
Я – женщина!
Я то большое счастье, которое совсем не берегут.
Я – женщина и этим я опасна.
Огонь и лёд навек во мне одной.
Я – женщина и значит я прекрасна
С младенчества до старости седой.
Я – женщина и в мире все дороги ведут ко мне,
А не в какой – то Рим!
Я – женщина, я избранная Богом,
А значит и наказанная им!
Назиля Шафиева

Стократно изнасилованное и опошленное "мамбой", "вконтактом" и "одноклассниками", это прекрасное стихотворение, к сожалению, перестало смотреться столь красиво, изящно и вдумчиво, как оно того заслуживает...

ЖИРАФ
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про чёрную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.
Ты плачешь? Послушай... далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Николай Гумилев

Иосиф Бродский

* * *
Я всегда твердил, что судьба - игра.
Что зачем нам рыба, раз есть икра.
Что готический стиль победит, как школа,
как способность торчать, избежав укола.
Я сижу у окна. За окном осина.
Я любил немногих. Однако - сильно.

Я считал, что лес - только часть полена.
Что зачем вся дева, если есть колено.
Что, устав от поднятой веком пыли,
русский глаз отдохнёт на эстонском шпиле.
Я сижу у окна. Я помыл посуду.
Я был счастлив здесь, и уже не буду.

Я писал, что в лампочке - ужас пола.
Что любовь, как акт, лишина глагола.
Что не знал Эвклид, что сходя на конус,
вещь обретает не ноль, но Хронос.
Я сижу у окна. Вспоминаю юность.
Улыбнусь порою, порой отплюнусь.

Я сказал, что лист разрушает почку.
И что семя, упавши в дурную почву,
не дает побега; что луг с поляной
есть пример рукоблудья, в Природе данный.
Я сижу у окна, обхватив колени,
в обществе собственной грузной тени.

Моя песня была лишина мотива,
но зато её хором не спеть. Не диво,
что в награду мне за такие речи
своих ног никто не кладёт на плечи.
Я сижу в темноте; как скорый,
море гремит за волнистой шторой.

Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли, и дням грядущим
я дарю их, как опыт борьбы с удушьем.
Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи.
1971

Быть свободным в расстояниях,
Огибая шар земной...
Континенты,Мира-здания,
Трогать собственной рукой!!!

Из рук ты волка угощала.
Он привыкал к рукам твоим.
Непросто было поначалу
Понять друг друга вам двоим.
Ты день за днём,за словом слова,
Вела уроки доброты.
Стал находить он смысл особый
Во всём,чего касалась ты.
Из рук твоих,по доброй воле.
Поймать мог розу на лету,
Чтоб захмелеть от вкуса крови
В исколотом шипами рту.
А ты ему трепала холку,
И зарывалась в шерсть лицом.
Ты знала главное - что волку
Не стать вовек домашним псом.
Ты привыкала к мукам боли,
Что расставание сулит.
Ведь волк - он твой,пока на воле.
На цепь посадишь,загрустит.
Натянет цепь,на зуб проверит.
И полоснёт по сердцу вой.
Переменившись,он изменит:
Как будто здесь,но не с тобой.
Пусть лучше он в лесу холодном,
Один,не жалуясь судьбе,
Голодный,верный и свободный,
Поёт и плачет о тебе!

Красавице, которая нюхала табак

Возможно ль? вместо роз, Амуром насажденных,
Тюльпанов, гордо наклоненных,
Душистых ландышей, ясминов и лилей,
Которых ты всегда любила
И прежде всякий день носила
На мраморной груди твоей, -
Возможно ль, милая Климена,
Какая странная во вкусе перемена!..
Ты любишь обонять не утренний цветок,
А вредную траву зелену,
Искусством превращенну
В пушистый порошок!
Пускай уже седой профессор Геттингена,
На старой кафедре согнувшися дугой,
Вперив в латинщину глубокий разум свой,
Раскашлявшись, табак толченый
Пихает в длинный нос иссохшею рукой;
Пускай младой драгун усатый
Поутру, сидя у окна,
С остатком утреннего сна,
Из трубки пенковой дым гонит сероватый;
Пускай красавица шестидесяти лет,
У граций в отпуску и у любви в отставке,
Которой держится вся прелесть на подставке,
Которой без морщин на теле места нет,
Злословит, молится, зевает
И с верным табаком печали забывает, -
А ты, прелестная!.. но если уж табак
Так нравится тебе - о пыл воображенья! -
Ах! если, превращенный в прах,
И в табакерке, в заточенье,
Я в персты нежные твои попасться мог,
Тогда б я в сладком восхищенье
Рассыпался на грудь под шелковый платок
И даже... может быть... Но что! мечта пустая.
Не будет этого никак.
Судьба завистливая, злая!
Ах, отчего я не табак!..

А.С. Пушкин

Александр Сергеевич как всегда актуален!

Не потеряй мою судьбу
Не потеряй мою судьбу
В калейдоскопе бренных будней.
Она заснула беспробудно,
Но сбросит сон когда-нибудь.

Не потеряй судьбы своей
В непроходимых джунглях сердца;
Возможно запросто обжечься,
Не зная многого о ней.

Не всем даётся верный путь
В дней бесконечной веренице.
Так просто в жизни оступиться,
Себя надеясь обмануть.

Глаза раскроются, и вот
На крае пройденной чащобы
Увидят жалкие трущобы
Взамен обещанных высот.

Не упусти удачи нить
За счастьем призрачным в погоне.
Судьба сама тебя догонит,
Её так сложно изменить.

Но всё равно клубок ловлю,
Вверяю в эти руки смело
И доверяю им всецело.
Не потеряй судьбу мою!
Дмитрова Светлана В.

в потоке дней не замечаем боли,
в потоке дней и радость не видна
вот только души наши так желают воли
а гдеже воля воля где она.
в потоке дней мы многое не видем
и огорчаемся порой по пустикам
мы бес причины часто не навидим
не зная кто за что прощает нам.
и сами тоже многое прощаем
и говорим порой обидные слова
но чисто этого совсем не замечаем
и от того чужая боль чужда
сомненья наши разум не тревожат
хоть и уверенности полной тоже нет
а угрызенье нашей совести не гложат
в конце тонеля мы не видим свет.
идем по жизни часто вспотыкаясь
бес сожаления сжигая все мосты
уходим очень часто не прощаясь
и на могилах наших не стоят кресты.
нет ценностей для нас неприходящих
жизнь быстратечна это знаем мы
и мы не верим в идолов вчерашних
да идолы нам вовсе не нужны
не верим в чудеса их не бывает
но знаем точно существует лож
мы на чужое рты не разеваем
и наше тоже извини не трож
в потоке дней и в суете безбрежной
живем мы так и кажется не зря
ведь мы из тех кто не терял надежды
кто жил чтоб жить по жизни проходя.

Не скажу что бы успела полюбить... там все слишком щиплет, но...


Вот мое сердце сургучное, твоим именем запечатано,
сохнет трещинками звездчатыми, груди льнут слепыми крольчатами,
в грудь твою сонно тычутся,
у тебя была таких тысяча,
но - твоим именем оцарапаны мои губы, что как вино,
потому что сухое красное, потому что горчит оно.
Непрочитано, непрочитано то,
что там, под печатью гербовой,
под изящным твоим экслибрисом:
эта книга из книг такого-то.
Я пропитана, вся пропитана алкоголем и сигаретами,
одинокие спят одетыми, а бывает и неумытыми.
А бывает, совсем не спят они, на постелях своих распятые,
и баюкают, будто спятили, телефонные номера.
Эти судороги сердечные - бесконечные, бесконечные,
никакого вам на..й завтра, никакого в п..ду вчера.
Это худшая из агоний, так что дай мне скорей ладони,
видишь тучи над Панксатони - нам не выбраться, день сурка.
Я уже походила в шлюхах, а теперь я побуду строгой,
ты один меня станешь трогать и одну меня будешь нюхать;
говоришь, есть неалкоголики, у которых побольше кролики?..
Ну, любуйся. Издалека.
(c)Анна Ривелотэ

Павел Антокольский
Словами черными, как черный хлеб и жалость,
Я говорю с тобой, – пускай в последний раз!
Любовь жила и жгла, божилась и держалась.
Служила, как могла, боялась общих фраз.

Все было тяжело и странно: ни уюта,
Ни лампы в комнате, ни воздуха в груди.
И только молодость качалась, как каюта,
Да гладь соленая кипела впереди.

Но мы достаточно подметок износили,
Достаточно прошли бездомных дней и верст.
Вот почему их жар остался в прежней силе,
И хлеб их дорог нам, как бы он ни был черств.

И я живу с тобой и стареюсь от груза
Безденежья, дождей, чудачества, нытья.
А ты не вымысел, не музыка, не муза.
Ты и не девочка. Ты просто жизнь моя.
1929