Любимая поэзия 

О, женщина - смесь кошки с тигром
Твоей не позавидуешь судьбе...
Все краски переменчивого мира,
Как акварель сливаются в тебе.

Ты - милое и хрупкое созданье,
Таинственна, загадочна, нежна,
И знает лишь Властитель мирозданья
Насколько ты упряма и сильна.

Твои любовь и ласка исцеляют.
Бываешь чуть капризна, но добра
И твой мужчина поздно понимает:
Сколь искренна ты - столь же и хитра!

В терпении твоём сквозит бунтарство,
В израненной душе взрастает сад,
В соседстве с добродетелью - коварство,
Ты - адский Рай и ты же - райский Ад.

О, женщина, как ты меняешь лица!
Наивность, вдруг исчезла без следа...
Сегодня - ангел, завтра - дьяволица,
Язвительна, ревнива и горда.

Ты так непредсказуема, туманна,
Ты часто выбираешь наугад.
О, женщина, и всё же ты желанна!
Ты - мёд, ты - эликсир и ты же - яд...

Огромен мир, но ты в нём одинока,
Сквозь смех привычно катится слеза.
Зачем, о жизнь, ты к женщине жестока?!
Она еще, ведь верит в чудеса...

Денис Новиков

Караоке

Обступает меня тишина,
предприятие смерти дочернее.
Мысль моя, тишиной внушена,
прорывается в небо вечернее.
В небе отзвука ищет она
И находит. И пишет губерния.

Караоке и лондонский паб
мне вечернее небо навеяло,
где за стойкой услужливый краб
виски с пивом мешает, как велено.
Мистер Кокни кричит, что озяб.
В зеркалах отражается дерево.

Миссис Кокни, жеманясь чуть-чуть,
к микрофону выходит на подиум,
подставляя колени и грудь
популярным, как виски, мелодиям,
норовит наготою сверкнуть
в подражании дивам юродивом

и поет. Как умеет поет.
Никому не жена, не метафора.
Жара, шороху, жизни дает,
безнадежно от такта отстав она.
Или это мелодия врет,
мстит за рано погибшего автора?

Ты развей мое горе, развей,
успокой Аполлона Есенина.
Так далеко не ходит сабвей,
это к северу, если от севера,
это можно представить живей,
спиртом спирт запивая рассеянно.

Это западных веяний чад,
год отмены катушек кассетами,
это пение наших девчат
пэтэушниц Заставы и Сетуни.
Так майлав и гудбай горячат,
что гасить и не думают свет они.

Это все караоке одне.
Очи карие. Вечером карие.
Утром серые с черным на дне.
Это сердце мое пролетарии
микрофоном зажмут в тишине,
беспардонны в любом полушарии.

Залечи мою боль, залечи.
Ровно в полночь и той же отравою.
Это белой горячки грачи
прилетели за русскою славою,
многим в левую вложат ключи,
а Модесту Саврасову — в правую.

Отступает ни с чем тишина.
Паб закрылся. Кемарит губерния.
И становится в небе слышна
песня чистая и колыбельная.
Нам сулит воскресенье она,
и теперь уже без погребения.
1996

Был бы я крестным ходом,
Я от каждого храма
По городу ежегодно
Нес бы пустую раму.
И вызывали б слезы
И попадали б в раму
То святая береза,
То реки панорама.
Вбегала бы в позолоту
Женщина, со свиданья
Опаздывающая на работу,
Не знающая, что святая.
Левая сторона улицы
Видела бы святую правую.
А та, в золотой оправе,
Глядя на нее, плакала бы.

Ты помнишь квартиру, по-нашему флэт
Где женщиной стала герла?
Так вот, моя радость, теперь ее нет,
она умерла, умерла.

Она отошла к утюгам-челнокам,
как, в силу известных причин,
фамильные метры отходят к рукам
ворвавшихся в крепость мужчин.

Ты помнишь квартиру: прожектор луны,
и мы, как в Босфоре, плывем,
и мы уплываем из нашей страны
навек, по-собачьи, вдвоем?

Еще мы увидим всех турок земли…
Ты помнишь ли ту простоту,
с какой потеряли и вновь навели
к приезду родных чистоту?

Когда-то мы были хозяева тут,
но все нам казалось не то:
и май не любили за то, что он труд,
и мир уж не помню за что.

Денис Новиков

я тебя оставлю навсегда
и ты станешь словно талая вода
что замерзла неожиданно для всех
не ручей еще, уже - не снег
я тебя покину насовсем
и ты будешь жаловаться всем
что ты был покинут умирать
воронью на откуп словно тать
я тебя забуду до поры
и пока я буду создавать миры
тебе греться у иссякшего костра
за полярным кругом ждать утра
и отчаянно просить вернуться свет
что в себе ты убивал так много лет
и вдруг сердце скажет из последних сил
он все время был с тобой, не уходил

Шакти (с)

Юля, стихотворение перенёс сюда, убей, плиз это сообщение, ну и своё заодно, ага?

Да, и - спасибо за оценку в личке, очень приятно!

ой, сейчас открою, туда просто однажды ночью крепкий орех, хомутович и хаз булат пришли и творили, кто во что горазд

«Я тебя никому… никогда… ни за что не отдам»
___________Говорил…
...только вспомнишь теперь ты об этом едва ли…
Равнодушно и холодно:
_______«Вы обознались, мадам»…
И родные глаза… вдруг презреньем,как грязью,обдали.

Рассмеяться бы что ли…
...неловкость за шутку принять.
Мне так хочется верить: отречься не должен, не можешь…
Что за страшные игры со мной затеваешь опять?
…Поскорей бы уйти,
чтоб не выдать предательской дрожи…

_______________Обозналась...
...ну что ж… значит, стали чужими уже.
Значит, я в нашем мире одна до сих пор оставалась…
И сейчас ощущаю, как - будто в толпе… в неглиже
Я - у всех на виду… И душа от стыда оборвалась…

А на кожу слова больно капают, как кипяток.
И ожоги горят… да так сильно…
___________до стона.. до крика…
Только я промолчу, чтобы ты, виртуозный игрок,
Насладившись, поверил – твоя получилась интрига.

_____Может быть это сон?
Ты кошмарам убраться велишь?
Поцелуем своим ты меня на рассвете разбудишь?
Вновь обнимешь, и скажешь:
__________«Не плачь, мой любимый Малыш»…
На ожоги, как в детстве, легонько и нежно подуешь…

"Мой глаз гравером стал и образ твой,
Запечатлел в моей груди красиво.
С тех пор, служу я рамою живой,
А главное в искусстве - перспектива.." (c) У. Шекспир

Грянет ночь глухим дуплетом
Над погашенным двором,
А бумага вспомнит лето
Под блуждающим пером.
Ветер листья в злые клочья
Растерзает во хмелю.
Вот, теперь я знаю точно:
Я опять тебя люблю.

Всё — как снилось, увлекая,
Так чего же надо мне?
Ты красивая такая
Танцевала при луне.
Под свирели, под басы ли,
Там, где нынче тишина,
И следы твои босые
Смыла теплая волна.

И в руке, как нож холодный,
Я сжимал ее билет,
И змеюкой подколодной
Выползал прощальный бред,
И держала, как злой заступ,
Пыльный поручень рука
Милой девочки глазастой
До последнего гудка.

Двор безмолвный, мне бы впору
Заблажить по всей ночи:
- Где украсть, какому вору,
От души ее ключи?!
Под аккорды, под куплеты
Чей забор перемахнуть,
Чтобы девочку из лета
Хоть на миг опять вернуть?

Ты не горюй обо мне, не тужи,-
тебе, а не мне
доживать во лжи,
мне-то никто не прикажет:
- Молчи!
Улыбайся!-
когда хоть криком кричи.
Не надо мне до скончанья лет
думать - да,
говорить - нет.
Я-то живу, ничего не тая,
как на ладони вся боль моя,
как на ладони вся жизнь моя,
какая ни есть -
вот она я!
Мне тяжело...
тебе тяжелей...
Ты не меня,- ты себя
жалей.

Не сули мне
золотые горы,
годы жизни доброй
не сули.
Я тебя покину очень скоро
по закону матери-земли.
Мне остались считанные весны,
так уж дай на выбор,
что хочу:
елки сизокрылые, да сосны,
да березку - белую свечу.
Подари веселую дворняжку,
хриплых деревенских петухов,
мокрый ландыш,
пыльную ромашку,
смутное движение стихов.
День дождливый,
темень ночи долгой,
всплески, всхлипы, шорохи
во тьме...
И сырых поленьев запах волглый
тоже, тоже дай на память мне.
Не кори, что пожелала мало,
не суди, что сердцем я робка.
Так уж получилось,-
опоздала...
Дай мне руку!
Где твоя рука?

Сто часов счастья...
Разве этого мало?
Я его, как песок золотой,
намывала,
собирала любовно, неутомимо,
по крупице, по капле,
по искре, по блестке,
создавала его из тумана и дыма,
принимала в подарок
от каждой звезды и березки...
Сколько дней проводила
за счастьем в погоне
на продрогшем перроне,
в гремящем вагоне,
в час отлета его настигала
на аэродроме,
обнимала его, согревала
в нетопленном доме.
Ворожила над ним, колдовала...
Случалось, бывало,
что из горького горя
я счастье свое добывала.
Это зря говорится,
что надо счастливой родиться.
Нужно только, чтоб сердце
не стыдилось над счастьем трудиться,
чтобы не было сердце
лениво, спесиво,
чтоб за малую малость
оно говорило "спасибо".
Сто часов счастья,
чистейшего, без обмана.
Сто часов счастья!
Разве этого мало?

...Железными гвоздями в меня вгоняли страх,
С разбитыми зубами я уползал впотьмах,
Но призрак чести вырос, как статуя, во мгле.
Очнулся я и выгрыз кровавый след в земле.

И стал я набираться железных этих сил,
И стал меня бояться, тот, что меня гвоздил,
Но только мне, ей-богу, немного чести в том,
И радости немного в бесстрашии моём...

Скорый поезд черной сажей
Мажет небо, возит урок.
“Ах-ха-ха!..”, — им бодро машет
Привокзальный полудурок.

Он блаженный, он свободный,
Машет бодро грязной лапой —
“Ах-ха-ха-ха!…”, — непригодный
Для суда и для этапа!

И меня когда-то так же
Решеченная карета
По бумажке с черной сажей
Впопыхах везла из лета.

По бумажке-приговору,
Огоньки в окне свечные…
Ах-ха-ха! Бежать бы в пору,
Да собаки не ручные!

И меня ждала в постели,
Кудри белые просыпав,
Но колеса в даль свистели,
Одурев от недосыпа.

И, казалось, в сон сквозь сажу
Кудри, белые как ватман,
— Ах-ха-ха! — войдут и скажут:
“Выходи, тебе обратно!”

Но тонули в сером утре,
Где рассвет совсем не розов,
И желтели эти кудри
На нечесаных березах.

Сквозь вокзала закоптелость
Полудурка взгляд кристальный —
Ах-ха-ха! Как мне хотелось
Поменяться с ним местами...